Грустняшка, бомжиха, которая взяла надо мной шефство и которую я могла называть подругой, хлопнула меня по спине – то ли чтобы помочь откашляться, то ли чтобы выразить понимание и поддержку, – и прохрипела пропитым и прокуренным голосом:
– В первый раз всегда трудно. Потом с каждым днем будет легче, Принцесса.
Она была права.
Когда я полезла в мусорный бак во второй раз – за половинкой люля-кебаба, выброшенной каким-то толстым мужиком, – было легче. Я проглотила первый кусок. Проглотила и остальное.
Я не чувствовала голода. Тогда, в первые дни моей беспризорности, я лишь волочилась по улицам, сверля глазами тротуар, и не чувствовала ничего. Впрочем, кое-что я все же чувствовала: отупение и абсолютную пустоту. Первоначальный страх куда-то делся. Устав, я шла на вокзал, садилась, складывала руки на колени, и сидела, пока не закрывали зал. Поначалу я казалась путешественницей, опоздавшей на последний поезд, но уже через несколько дней полицейские и городская охрана начали меня узнавать и относиться ко мне точно так же, как и к остальной бездомной братии: прогонять с места на место.
Мне и до сих пор непонятен смысл этого всего: «Проваливай, не сиди здесь!» Почему полиция не давала покоя бездомным, зачем заставляла переходить с места на место? Неужели, меняя то и дело место, они выглядели лучше? От них меньше воняло? Сомневаюсь. Вероятно, они просто невольно пробуждали в так называемых правоохранителях агрессивные чувства; а поскольку побить их палками полицейские не могли, то оставалось лишь пинать их, хватать за шиворот и прогонять – все равно куда…
Хотя вообще-то я редко засиживалась на вокзалах – разве что поначалу, когда шаталась бесцельно по городу, ошеломленная потерей всего. Тогда, в те первые дни, я, как и мои новые «друзья», действительно ежилась по углам, закутавшись в тряпье, и пыталась дремать, пока какой-нибудь мент не сообщал мне, что дремлю я слишком долго.
Когда рассудок вернулся, я отправилась на заброшенные дачные участки и на одном из них наткнулась на сарай, который почти полностью сгорел. Там-то я целый месяц занималась полезным делом: копала себе могилу. Вернее, нору. Делала я это по ночам, чтобы никто за этим занятием не засек. Не то чтобы я боялась налета ментов – тогда мне, в крайнем случае, пришлось бы просто вырыть себе яму в другом месте; нет, я избегала визитов незваных гостей. Несколько раз меня уже пытались изнасиловать, поэтому я предпочитала не рисковать. Когда нора была готова, я притащила туда выброшенный кем-то матрац; несколько старых шубеек из Польского Красного Креста, таких, в которых даже бомжи ходить стыдились; нашла в том же контейнере неплохое одеяло… Вот и мой новый дом! Выкопанный собственноручно, выстланный самолично раздобытым тряпьем. Только мой!
Кинга Круль переезжает из квартиры в респектабельном доме в землянку у сарая! Сейчас, когда вспоминаю, как я радовалась этой норе, слезы подступают к глазам: как мало было мне нужно для счастья…
Итак, теперь у меня был дом. Была и еда – теплый обед в столовке для бездомных: супа бери сколько хочешь, второе блюдо – строго порционно, на третье – чай с сахаром или компот (и, кажется, на вкус это все было ничуть не хуже, чем в дешевых кафешках). На завтрак и на ужин всегда можно было найти что-нибудь в мусорке: в голове не укладывается, сколько еды люди переводят зазря! Зачем ты, придурок, покупаешь люля-кебаб с твою лысую голову величиной, если все равно половину выбросишь? Ну вот зачем? И почему у меня на глазах швыряешь недоеденное прямо в мусорную корзину? Неужели трудно положить рядом или дать мне в руки?
Тяжелее всего было выносить образовавшийся вдруг излишек свободного времени и… раз в месяц добывать где-то деньги на билет в Быдгощ.
Быть может, это кажется странным, но именно отсутствие занятия, бессмысленное шатание по улицам или посиделки в кругу других бездомных – вот что мучило меня сильнее всего (хуже этого только людское презрение). Кормила меня благотворительная столовка, одевал Польский Красный Крест. Чем же заняться, что же делать день-деньской? Ведь в нору я возвращалась лишь ночью…
В один из первых весенних дней ко мне пришла идея. Я вылезла из норы, осмотрелась, увидела запущенные, одичавшие садовые участки – и во мне проснулся садовник: не зря же я была ландшафтным дизайнером! И я принялась ухаживать за чужими садами и огородами: полола, поливала, пересаживала, подрезала… В заброшенных сараях сиротливо лежали заржавевшие инструменты; по ночам я начищала их до блеска… «Мои» садики стали выглядеть вполне прилично.
Порой на соседних участках появлялись их владельцы. Они стали со мной здороваться, как с соседкой; приглашали на чай с пирожными… Мы болтали, сидя на шатающихся скамьях.
Своей истории я им не рассказывала. Говорила, что живу в многоэтажке неподалеку и что мне недостает общения с природой. Верили ли они? Наверняка нет: я ведь не выглядела как нормальная ухоженная девушка, у которой есть своя комната и ванная. Но ведь я никому не мешала, а за угощение даже отплачивала – то прополкой огорода, то профессиональной подрезкой плодовых деревьев…
Мои новые знакомые, дачники, порой платили за помощь. За эти небольшие суммы я была им искренне благодарна, но признательность свою старалась не слишком демонстрировать. Понимаешь, бурый, если я живу в многоэтажке, у меня есть работа, а огороды я здесь полю, скажем, на общественных началах, то я не должна быть так уж благодарна за пять злотых, вложенных мне в ладонь с извиняющейся улыбкой: простите, мол, больше заплатить не можем! И впрямь не могли: эти старички и сами недоедали – как-то я видела, как один из них украдкой вытащил из мусорной корзины ломоть булки, спрятал в карман, а через несколько минут жадно съел. Такая уж у нас с тобой страна, кот: здесь пенсионеры, проработавшие всю жизнь, доедают объедки из мусорных корзин…
Я бы не брала с этих людей ни копейки, но деньги были нужны. Очень нужны. Я ведь должна была за месяц насобирать на билет. Весь мой мир вращался вокруг одного-единственного дня в каждом месяце: первого четверга.
Казалось бы, я, бездомная, могу себе позволить жить одним днем и не думать о календаре; однако в своей норе я хранила найденный блокнот и скрупулезно отмечала в нем каждый день. Когда приближался конец месяца, я не находила себе места. Если не удавалось насобирать нужную сумму, я отправлялась попрошайничать, и во взгляде моем тогда читался такой голод, такая мольба, что люди охотно давали мне злотый или два. Раздобыв вожделенные двадцать злотых, я могла вздохнуть с облегчением и ждать первого четверга.
Тогда я надевала свою лучшую одежду – а знай, бурый, что люди порой вполне приличные вещи выбрасывают в контейнер для поношенной одежды, вот только со стиркой иногда проблемы, – шла на автовокзал и садилась в первый автобус, отправлявшийся в Быдгощ.
Нет, не домой я ехала – мой родной дом, как и прежде, стоял заброшенный, и на фасаде его издалека виднелась кричащая надпись: УБИЙЦА!!!
Я должна была, во что бы то ни стало должна была в этот день попасть в лес, чтобы искать там мою крошку, которую я закопала одной июльской ночью.
Завтра четверг, кот. Деньги на дорогу я украла у Аси. Я их отработаю. Ты останешься в нашем новом доме, а я вновь пойду по своему крестному пути. Буду раскапывать снег, рыться в земле, ломая ногти, буду кричать и выть во весь голос. И, может быть, на этот раз отыщу хоть одну косточку, которую можно будет положить в гробик и похоронить на кладбище, под маленьким надгробием с надписью: «Алюся Круль, прожила две недели».
Дверь квартиры Кинги Ася отперла собственным ключом. Бездомная (впрочем, она ведь больше не бездомная!) отдала ей одну связку без разговоров: как же иначе, ведь именно Ася сняла ей эту квартиру, внесла залог и первую квартплату… Итак, отперла Ася дверь, но на хозяйстве застала только бурого кота.