Катаржина Михаляк

Бездомная

Двери мусорного отсека с лязгом захлопнулись за ней. Оказавшись внутри, в тесном помещении, загроможденном переполненными контейнерами, она вставила в замок ключ и повернула. До утра никто не должен помешать ей. Что ни говори, а была почти полночь; в это время в сочельник ни одному нормальному человеку не взбредет в голову делать уборку, не так ли? Зато она, Кинга, сделает нынче «уборку» и наведет порядок в своей жизни.

Она села в углу – так, чтобы никто с улицы не мог увидеть ее, – и поплотнее закуталась в куртку: мороз, похоже, доходил до минус десяти. Куртка была вполне приличная, подбитая ватой. Кинга фыркнула, вспомнив, как эта куртка ей досталась: сперва она из-за нее подралась с Грустняшкой, а после на все корки ругала горе-дарителя, который – чтоб его черт побрал! – положил в контейнер Польского Красного Креста вещь, измазанную дерьмом. Грустняшка потом смеялась в открытую, когда Кинга, чуть не плача, стирала эту тряпку в фонтане у Дворца Культуры.

Быть может, эта дурацкая куртка – символ всей жизни Кинги: с виду вроде все прилично, даже позавидовать можно, а на самом деле – вся в дерьме… Что ж, пора заканчивать с этим шоу. Кинга полезла в карман, нащупала пачку таблеток и улыбнулась сама себе. Врачи в психушке фаршировали пациентов психотропными препаратами настолько обильно, что почти каждый бедняга мог кое-что и припасти на черный день. Поначалу Кинга посмеивалась над подругами по несчастью – этими сумасшедшими, которые хвастались тайком, сколько каждой удалось насобирать и где они это прячут, чтобы персонал больницы не отыскал таблеточек счастья, – а затем… и сама начала откладывать, ожидая выписки. Накопила двадцать.

Нынешней ночью они ценнее сокровища.

Кинга развязала морской рюкзак, с которым не расставалась ни на миг: ведь в нем была вся ее добыча, в прямом и переносном смысле, – засунула в него руку по самое плечо и… Вот оно! Находка последних дней: бутылка водки. Что ж, устроим небольшую вечеринку. Последнюю вечеринку в жизни Кинги Круль.

В тусклом свете фонаря, который едва достигал этого угла отсека, Кинга потянулась за ящиком с макулатурой. Впервые стопка газет не вызвала у нее радостного воодушевления, впервые Кинга не задумалась, сколько за это заплатят в пункте приема и что она купит себе на эти деньги; вместо этого она перевернула ящик вверх дном – вот и изящный столик; разложила глянцевый журнал – вот и скатерка! – и извлекла из рюкзака рюмку. Какая ирония судьбы – этой ночью она будет попивать водку из хрустальной рюмочки! Эх, видел бы ее кто-нибудь из бездомной братии – засмеяли бы, да так, что и жизни бы потом не было! Впрочем, к утру ее жизнь и так закончится, а потому – ко всем чертям и рюмочку, и всю бездомную братию.

Становилось все холоднее. Нет, это слишком мягко сказано: было дьявольски холодно. Оно и к лучшему! Если таблетки и водка не сумеют сделать своего дела – на помощь придет мороз. Главное – напиться и уснуть.

Окоченевшими пальцами она открутила пробку, налила полную рюмку и со зловещим хохотом поднесла ее к губам. Стоп! А как же тост?

– За… – Имя, которое она собиралась произнести, застряло у Кинги во рту. Горло сжалось так, что она едва вдохнула.

Какое-то время она просто сидела, ощущая на щеках обжигающие слезы, затем утерла их тыльной стороной ладони в беспалой перчатке и, осушив рюмку одним духом, прохрипела:

– Чтоб тебе пусто было, Кинга Круль. Будешь гореть в аду за то, что ты совершила.

Высыпав на «столик» маленькие белые таблетки, она принялась глотать их одну за другой – совершенно осознанно, время от времени извергая ругательства и запивая водкой.

Понемногу она согревалась. Окружающий мир становился все менее чуждым и вот уже казался красивым, спокойным, уютным…

Столик с таблетками начал отдаляться. Кинга резко подняла голову. Еще не время засыпать! Слишком рано! Слишком мало таблеток, слишком мало водки! Эдак она просто проснется утром вся в блевотине, и ничего не выйдет. Будет на одну выжившую самоубийцу больше. А она ведь решила покончить с собой результативно.

Кинга потянулась за очередными таблетками, но «столик» отъехал окончательно.

– Ну сосредоточься же, идиотка, – пробормотала она, снова поднеся ко рту бутылку водки. – Как я тебя ненавижу…

Снова она попыталась ухватить пальцами белые кружочки. Ничего не выходило. Кинга расплакалась – жалобно, как маленький капризный ребенок. Ее разум, словно по чьей-то злой иронии, стал острее бритвы, но тело отказывалось повиноваться.

– Ты должна себя убить! Должна!!! Если сегодня у тебя не получится… если ты зря потратишь таблетки… как же ты достанешь новые?

Она уронила голову на ящик – и вдруг таблетки оказались совсем близко, на расстоянии языка. Ха! Победа! Втянув их в рот, она собиралась было уже проглотить их, как услышала неожиданный плач, исполненный отчаяния, – и замерла с высунутым языком, к которому прилипли таблетки.

«Ребенок!» – была первая ее мысль.

Она попыталась поднять голову, но… не смогла. Хотела выплюнуть таблетки и осмотреться, чтобы увидеть, откуда исходит звук, – но тоже была не в состоянии. Выпить бы чего-нибудь, и вот тогда…

Плач послышался вблизи, у самого уха Кинги. Она повела глазами в ту сторону… Кот! Всего-навсего кот.

Слава тебе господи… Ради кота она не откажется от своих планов, не продлит своего ничтожного существования ни на минуту.

Каким-то чудом она все же поднесла бутылку с водкой к губам и проглотила упрямые таблетки. Ну вот, теперь можно и отдохнуть. Теперь можно спокойно расквитаться в мыслях со своей жизнью, с Богом, с Дьяволом и… с тем мерзавцем, а потом уйти. Уйти на своих условиях. На это ей еще хватало достоинства: уйти как человек, а не как дерьмо.

Прикосновение теплого шероховатого языка заставило ее содрогнуться, словно удар по лицу.

– Уходи, – пробормотала она, отдернув руку.

Приподняв едва-едва веки, она испепелила кота взглядом. Кот был некрасивый и тощий, как и сама Кинга. И такой же одинокий. Черт бы его подрал. Он вновь и вновь лизал ей руку, и Кинга уже не могла ее отдернуть.

Кот запрыгнул на плечо и принялся тыкаться холодным носом в щеку, жалобно мяукая, словно прося пощады.

Вдруг Кингу осенило – в замедленном темпе, но все же: она ведь заперлась в мусорном отсеке вместе с этим котом! Значит, кот проскользнул внутрь вместе с ней и… вместе с ней здесь и останется. До самой своей смерти.

Ну и что же? Разве это плохо? Она, Кинга, хоть не в одиночестве подыхать будет, а кот… как-нибудь справится. Кто-то ведь сюда в конце концов заглянет.

А вдруг нет?

Со своей собственной жизнью она, Кинга, вольна делать все, что заблагорассудится, но кот ни в чем не виноват. Он не заслуживает смерти. Вот она, Кинга, – вполне заслуживает.

Похоже, животное думало так же, а возможно, и немного иначе, поскольку не прекращало попыток привести женщину в чувство. Кот лизал щеки, лоб, веки, волосы; становился все более назойливым.